|
Письмо вдове (И.Волков, полковник в отставке)
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:24 | Сообщение # 1 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| Иван Андреевич Худошин нашёл и сохранил рукопись, Анатолий Иванович Данекин издал её небольшим тиражом.
|
| |
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:25 | Сообщение # 2 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| Уважаемая Клавдия Яковлевна!
Здравствуйте!
Сердечный привет Вам от меня и моей жены Валентины Васильевны! Шлем наилучшие пожелания в Вашей жизни. Очень желаем, чтобы не покидало Вас здоровье, хотя бы то, что ещё осталось. Я вам сочувствую и понимаю Ваши боли, ибо я тоже инвалид Великой Отечественной войны второй группы, а посему некоторые Ваши боли мне знакомы.
Ваше письмо я получил, за которое большое спасибо. Не стоит меня благодарить за моё сообщение. Я должен был бы написать Вам раньше, но воздерживался потому, что Ваша дочь Нина, с которой я познакомился раньше, меня предупредила о том, что Вы сильно больны и что она опасается за то, что это моё письмо ещё больше ухудшит Ваше здоровье. Поэтому я молчал, и может быть напрасно, т.к. Вы всё равно продолжали искать своего без вести пропавшего мужа. А потом, когда я узнал, что Нина Вам всё рассказала, я решил написать всю правду о Вашем трагически погибшем муже – Александре Григорьевиче. Пишу обширное и подробное письмо, потому что хочу, чтобы о его героическом подвиге в годы Великой Отечественной войны знали не только Вы, а и те, которые с ним работали и общались.
Меня до сих пор волнуют те события, не дают спокойно спать по ночам, потрясая психику воспоминаниями о тех трагических днях. И становится до слез обидно, что его жизнь оборвалась не в бою с врагами нашей Родины, а его убили “свои” так называемые партократы, за то, что он был умнее, дальновиднее и смелее их, тех райкомовских руководителей, которые стремились взять верх над отрядом, который Александр Григорьевич создал. Эта бездарность стремилась нами руководить, не вылезая из подполья. Ковалев А.Г. воспрепятствовал этому, за что и поплатился жизнью.
Как это было я и хочу рассказать в своём письме.
Он был честный, храбрый, общительный с людьми, хороший организатор, преданный коммунистической партии и социалистической Родине. Его любили не только партизаны, а и жители, где действовал партизанский отряд. Слава о нём после партизанского выступления разнеслась по всему Хомутовскому району и даже за его пределами. Жители сёл, где создавался и действовал партизанский отряд, до сих пор помнят его и в знак благодарности и в ознаменование его подвига в посёлке Берёзовом, где был убит Александр Григорьевич, на могиле поставлен памятник, к которому мы, его соратники по партизанской борьбе, возлагаем цветы и венки.
Встретился я с Александром Григорьевичем в лихую военную годину ноября 1941 года. Хотя, как потом выяснилось, мы с ним и раньше встречались. Да разве всё и всех запомнишь, если в боевой обстановке перед глазами прошли тысячи воинов так похожих друг на друга. Но об этом потом.
Итак, встретились мы в тылу немецких войск. Там мы остались по независящим от нас причинам. Я был ранен в ногу и, поскольку раненых вывезти было не возможно - часть находилась во вражеском окружении, то их оставили в единственном ещё не занятом врагом селе Злобино, в том числе и меня. А Ковалев А.Г. приправил в это село десять раненных бойцов из своего легко артиллерийского полка. В свою часть он уже не вернулся, т.к. она прорвала вражеское окружение и ушла на восток. Александр Григорьевич пришёл в поселок Павловка, где стояла его часть. Тут его и настигли немцы. Деваться было некуда, и он спрятался в сарае. Немцы в поселке были недолго: проверили, ограбили посёлок и ушли, а Александр Григорьевич под сеном в сарае остался.
А со мной произошло следующее: благодаря Марфе Ивановне Раевской, у которой меня оставили на излечение, я через двадцать один день начал самостоятельно ходить. А содействовало этому то, что Марфа Ивановна попросила врача из немецкой воинской части вынуть из ноги осколки, что он и сделал. По возрасту, этот врач был пожилым человеком. Из разговоров выяснилось, что он ещё в прошлую войну был в русском плену, хорошо владел русским языком. Будучи по национальности австрийцем, он хорошо относился к русским, уважал и жалел их. И хотя Марфа Ивановна выдавала меня за своего сына, он ничего не спрашивал и сразу принялся за дело. Он вынул осколки из ноги, а раны замазал какой-то желтой жидкостью, похожей на реваноль, за что тётка расплатилась с ним двумя гусями и ведром патоки. После этой процедуры я быстро пошёл на поправку и начал ходить.
Иду я однажды из села Злобино в посёлок Павловку в надежде кому-то чем-то помочь, чтобы дали пообедать или хотя бы кусок хлеба, голодный, как волк. В одном из дворов в посёлке старик с пышной, немного рыжеватой, бородой и такого же цвета усами рубит дрова. Я остановился и спросил: ”Не надо ли помощника?” Он улыбнулся сквозь усы и ответил: ”Надо, надо заходи”. Я зашел во двор и без промедления начал вытаскивать из кучи хворост, а он его рубил. Сил не было, я работал вяло. Он посмотрел на меня и говорит: ”Как я вижу, парень, ты совсем не имеешь силы, наверное, голодный?” В ответ я только слюну проглотил. А он продолжал: ”Крепись, парень, дров нарубим, пойдем обедать”. Это меня вдохновило, и я стал работать бодрее. Кроме того я завел разговор о нынешней суровой обстановке, но дед перевел его на другую тему: “Чую, парень, по разговору, что ты не здешний?” Я ему в ответ: “Я тоже чую, что Вы не здешний”. Он снова улыбнулся в усы: “Ты, парень, прав, судьба забросила меня сюда. Я такой же, как и ты, окруженец*”. Карты были раскрыты полностью и мы познакомились.
|
| |
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:26 | Сообщение # 3 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| Когда он произнес своё имя “Саша”, у меня ёкнуло в сердце, ибо и глаза, и голос и это имя я где-то встречал. Видимо узнать его мне мешала его борода и усы. И так, на это раз я его не узнал, хотя беспокоящая мысль из головы не выходила.
Закончив рубку дров, мы вошли в дом. Молодая хозяйка уже поставила на стол горячий, наваристый борщ с курятиной. Затем подала пшенную кашу с молоком. Давно я так плотно и вкусно не обедал. Пока ели стемнело. С разрешения хозяйки, Александр Григорьевич оставил меня ночевать. Легли вместе. Долго не могли уснуть, разговаривали шёпотом, чтобы не мешать хозяйке спать, хотя она и лежала в другой комнате. Александр Григорьевич рассказывал о себе. Я запомнил, что он родился в 1915 году в селе Верхнее Греково Кошарского района Ростовской области. Я в уме сразу прикинул, что он старше меня на семь лет, и тут же сделал вывод, что он поопытней в жизни, чем я.
Он продолжал: ”Вырос без отца, он погиб ещё в первую мировую войну. Мать, Анна Никитична, всю жизнь работала в батраках и прислугах у чужих людей и воспитывала сына. Закончил семь классов,
*окруженец – так называли тех бойцов и командиров Красной Армии, кто остался во вражеском тылу в результате немецкого окружения.
пошел работать в школу учителем: преподавал ребятишкам географию и биологию и одновременно экстерном сдавал за десять классов. А потом заочно закончил Ростовский пединститут. В 1939 году женился. Моя жена, Клавдия Яковлевна, работала учительницей, очень красивая и добрая женщина. Я её очень люблю. В 1939 году родилась дочь Нина. Знал бы ты, Иван Петрович, как я по ним скучаю, как мне хочется их увидеть. Не успел я тогда на них наглядеться, как меня в этом же (39) году призвали в армию. В армии меня приняли кандидатом в члены коммунистической партии, а затем и в члены. Служил я в артиллерийском полку помполитом. Полк стоял в городе Костроме. В 1040 году послали учиться в Московское военно-политическое училище, которое окончил в 1941 году, получив воинское звание - младший политрук”. Я снова прикинул в уме, что в воинском звании мы равны: он “младший политрук”, я - “лейтенант”.
Слушал я его дальше: “После окончания училища был направлен служить в город Горький в легкий артиллерийский полк. Тут и война застала. В составе этого полка я выступил на фронт”. Он закончил рассказ о себе и спросил: ”Теперь ты понял, кто я такой и доверяешь ли ты мне?” Я ответил, что вполне доверяю, только меня смущает борода. Он засмеялся: “Да это же для маскировки. Немцы видят, что человек с бородой, значит, по их мнению, не солдат и не трогают. Придет лучшее время, сбрею”.
Верно. Я вспомнил, как от расстрела меня спасли длинные волосы на голове. Я, переодетый в домашнее полотняное бельё лежал на лежанке у Марфы Ивановны, которая взялась меня спасать, выдав за своего сына. В хату заходят немецкие солдаты и сразу ко мне: “Русь зольдат?” Я молчу, а она говорит: “Нет, не солдат”. Немец показывает на мои раны: “Warum wunden? (Почему ранен?)” Он несколько раз повторил эту фразу. Я немного понимал по-немецки и подсказал тётке смысл вопроса. Она сразу сообразила, что от неё требуется и тут же, приставив к голове два пальца, изображая голову коровы, сказала: “Он загонял корову…МУ..МУ, а ваши …пух…пух… и ранили”. Видимо дошло, немец понял, что тётка ответила, и он принялся теребить мои волосы, как бы убеждаясь настоящие ли они. Наших солдат тогда стригли наголо, и если стриженый, то пули не миновать, т.к. они стриженых или бритых всегда причисляли к солдатам. А о том, что перед ними офицер Красной Армии, немец не догадался, т.к. перед ним стоял мальчишка. Правда, они тогда никого не щадили, расстреливали всех подряд, но на этот раз трагический исход в моей судьбе меня миновал. Немцы ушли, но не совсем, в будущем ещё несколько раз приходилось выпутываться из трагической обстановки. Видимо у меня судьба такая, не суждено было умереть. О себе я рассказывал мало. Да и рассказывать было нечего. Только выпустили нас, молодых лейтенантов, из Харьковского военного училища связи и сразу на войну. Попал я в 50-ю танковую дивизию на должность начальника связи танкового батальона 99-го танкового полка. Дивизия, прикрывая отход 13-й армии, всё время попадала в тактическое окружение немецко-фашистских войск. С боями она, конечно, вырывалась из этого окружения. Но не всем воинам удавалось вырваться, многие легли на поле боя. Трагическая судьба бала раненых, оставленных в окружении. Если мирные жители их не спрячут, то немцы расстреляют. Такая судьба была уготовлена и мне.
|
| |
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:27 | Сообщение # 4 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| Не в пример Александру Григорьевичу, я в девятнадцать лет ещё не имел жены, а судьба сложилась так, что мне не пришлось даже поцеловаться с женщиной. А сколько их, таких нецелованных парней, осталось навечно лежать на поле боя? Уверен, что даже сам господь Бог не знает.
Но тогда, в ту ночь, я был счастлив, что в такой тяжелой обстановке я встретил опытного и смелого человека. Он грустил только тогда, когда вспоминал свою семью, а вообще был весёлый, нисколько не унывал и меня подбадривал. Он верил в нашу победу.
В эту ночь мы договорились с Александром Григорьевичем перейти линию фронта и выйти к своим войскам.
Было уже далеко за полночь. Александр Григорьевич спал, слегка похрапывая, а я никак не мог уснуть. В моей памяти всплывали и тревожили мою душу боевые эпизоды. Мысли стекались в одно русло, и всплывал вопрос: где я видел этого человека? О нем мне напоминали его приятный голос и серые проницательные глаза. И вдруг всплыли картины боя под городом Костюковичи в Белоруссии. Сорок танкистов без танков в пехотном строю с одними револьверами и гранатами защищали боевые позиции мотострелкового полка. Полк с этой позиции был снят и включен в ударную группировку для нанесения контрудара по немецко-фашистским частям, рвавшимся к Москве.
А получилось это так. Из штаба нашего полка к нам в батальон позвонили и приказали выделить одного офицера в распоряжение командира полка. У командира батальона я всегда был “под рукой”. Он и остановил свой выбор на мне. Я прибыл в штаб полка и доложил командиру о своем прибытии. У командира полка, подполковника Резника, вид был усталый. Да оно и не удивительно – полк без отдыха всё время в боях.
“Вот что, сынок, – обратился ко мне подполковник Резник, - бери под своё начало сорок бойцов танкистов и занимайте боевые позиции мотострелкового полка, будете их защищать до подхода нашего подкрепления. Нам очень важно, чтобы враг не заметил, что мотострелковый полк с позиций снят, поэтому имитируйте интенсивную стрельбу. Задача понятна?” – спросил он. “Нет, не понятна. – Возразил я. – Чем защищать позиции, если на сорок человек нет ни одной винтовки?” Подполковник видимо и сам понимал сложность ситуации, но исправить или улучшить её не мог. Ему просто не было что ответить. В таких случаях обычно старший начальник повышает голос и требовательно произносит: “Не рассуждать! Повторите задачу!” Я повторил. “А теперь идите, выполняйте!” И он на карте показал куда идти. Ни карты, ни компаса не дал. А дело было к вечеру. Быстро стемнело. Благо небо было чистое, и мы ориентировались по звездам. Двигались со всеми предосторожностями. Впереди разведка, которая то и дело останавливалась, чтобы уточнить направление движения. Ориентировались неважно, поэтому долго плутали по полю. Я определил, что на этом поле уже были бои, ибо то и дело попадались нам брошенные малые сапёрные лопатки, поломанные винтовки системы “СВТ” на десять зарядов. Я из двух поломанных винтовок на ходу одну собрали, и я сразу переделал её на автоматическую стрельбу. То же сделал один из бойцов. Нашли ящик винтовочных патронов и ящик ручных гранат, несколько противогазов. Всё это мы подобрали и всё это нам потом пригодилось. С винтовкой я почувствовал себя уверенней и настроение получшало.
В темноте позиции мотострелкового полка мы не нашли. Зато подошли вплотную к немецким позициям, где и были обстреляны из пулеметов. Отошли назад. Разбив бойцов попарно, я приказал окопаться и замаскировать окопы. Поскольку саперные лопатки были не у всех, то окапывались по очереди. Выставив наблюдателей, остальным разрешил отдыхать.
Летом ночь коротка. Быстро начало рассветать и я увидел, что с тыла идут три воина со станковым пулеметом. Подошли ближе и среди них я разглядел молодого лейтенанта с пушком светло-русых усов под носом. Видимо отпустил усики, чтобы казаться взрослей и солидней, ведь мальчишка ещё. Да и те два бойца были гораздо старше, чем он. Один из них старший сержант в отцы годится. Другой боец рядовой – средних лет. Лейтенант осведомился, кто тут старший и где ему поставить пулемет, который они притащили для прикрытия фланга 99 танкового полка. Я ему представился, сказав, что я здесь старший из 99 танкового полка, а огневую позицию выбирайте, дескать, сами. Вы пехотинцы и вам виднее, где поставить пулемет. Они нашли подходящее место и быстро окопались. Я стал чувствовать себя увереннее. А через некоторое время в тылу показались ещё три наших бойца. Они шли быстро, почти бегом, и тянули за собой телефонный провод. В это время немцы начали артиллерийскую пристрелку наших позиций. Я заметил, что стреляют не по нам, т.к. снаряды рвутся где-то в тылу. Как потом оказалось, это были позиции нашего мотострелкового полка, которые мы не нашли. По ним-то и била немецкая артиллерия и это спасло нас от уничтожения.
Те трое были наши артиллеристы. Они прибыли на передовую позицию для корректировки огня. Окапываться им было некогда, и я пригласил их в свой окоп. Думаю, вместе будет веселее и смелее. Среди прибывших артиллеристов был младший политрук. Он без промедления начал устанавливать связь со своей артиллерией. Пока он это делал, пошли немецкие танки, а за ними редкой цепью пехота. В секторе моей видимости я насчитал шесть танков. В нашем направлении медленно двигались два танка, ведя огонь из орудий и, видимо, поджидали пехоту, которая еле поспевала бежать за танками.
У нас никаких средств борьбы с танками не было. Вся надежда была на артиллерию, которая была где-то там в нашем тылу.
Затрещали немецкие пулеметы и автоматы и, к великому сожалению и стыд, мои танкисты один за другим начали вылезать из своих окопов и бежать в тыл (там были кусты). Уже убежало шесть человек. Думаю, если не принять соответствующие меры, то все разбегутся. Чтобы приостановить бегство, я вынужден был вылезти своего окопа и под градом пуль на виду у немцев пробежать вдоль линии своих окопов, угрожая наганом каждому, кто посмеет бросить окоп. Не буду юлить. Скажу правду. Вылезая из окопа и идя под вражеские пули, я также боялся. Но я уже научился на войне преодолевать страх и делать нужную работу. Кроме того, ответственность, которая обременяла командира, обязывала умереть, но не сойти с места. В этом кромешном аду со своей жизнью не приходилось считаться. Пока живой, нужно было думать о жизни бойцов, без которых не мыслимо выполнить боевую задачу. Кроме того, в этом бою меня вдохновляли и отгоняли страх два командира, находившиеся рядом со мной, которые, как мне казалось, очень спокойно делали своё дело. Я слышал, как лейтенант-пулеметчик отдавал четкие и уверенные команды своим бойцам: ”Длинными очередями по пехоте противника – огонь!” Я слышу, как он повторяет команду: ”Огонь!..Огонь!” И тут же разъясняет смысл своей команды – наша задача отсечь пехоту от танков. Танки пусть идут в тыл, там с ними расправится наша артиллерия.
Тем временем младший политрук определил расстояние до танков и по телефону подал команду своей артиллерии: ”Огонь!” – перелет. Снова: ”Огонь!” – недолет, снаряды рвутся не там, где надо. Третий раз: ”Огонь!” – и в этот раз снаряды разорвались в цепи вражеской пехоты, что приостановило её продвижение вперед.
Так вот где я слышал этот проникновенный голос. Хотелось разбудить Александра Григорьевича и спросить: он ли это был? Но он спал сладким сном и я не решился его будить. Решил подождать до утра, тем более, что я убедился, что это был он.
А память снова переключилась на воспоминания того боя под Костюковичами, который вели три молодых командира Красной Армии.
Танки противника, стреляя на ходу, неумолимо приближались к нашим позициям. Усилия политрука накрыть их артиллерийским огнем не дают результатов. И вдруг один танк развернулся и пошел на огневую позицию пулеметчиков. Я закрыл глаза, чтоб не видеть гибели боевых товарищей. Но слышно, как лейтенант совершенно спокойно скомандовал: “Пулемет на дно окопа! Ложись!” Я открыл глаза и увидел, как старший сержант перед самим танком снял свою телогрейку и вместе с ней лег в окоп. Как я понял он этой телогрейкой укрыл свой пулемет, спасая его от песка. Вражеский танк своим тяжелым телом подмял по себя окоп пулеметчиков и развернулся на нем сначала влево, потом вправо.
|
| |
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:28 | Сообщение # 5 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| Политрук присмирел, ведь и нас ждала такая же участь, и мы все психологически к этому готовились. Но, видимо, нашего окопа с танка не заметили, он был хорошо замаскирован. Танк развернулся и, догоняя своих, пошел дальше к нам в тыл.
Пехота противника, пользуясь отсутствием огня с нашей стороны, осмелела и, поднявшись во весь рост, пошла в атаку. Я со своей полуавтоматической винтовки открыл автоматический огонь (я же её переделал на автомат). И на правом фланге нашей обороны тоже заработал такой же ”автомат”. Одновременно подал команду бойцам: “Гранатами, огонь!” ибо пехота противника уже подошла к нашим позициям на бросок гранаты. В сторону противника полетели гранаты. Его пехота снова залегла, ведя огонь из автоматов.
Я в это время перевел свой взгляд на засыпанный землей окоп наших пулеметчиков. Земля шевелилась – значит, ребята живы. Надо было бы им помочь. Но они в этой помощи не нуждались ибо в ту же минуту из-под земли поднялась спина старшего сержанта. Он начал руками разгребать песок, освобождая товарищей из земляного плена. Проходит ещё какое-то время и все трое уже стояли на ногах и пулемет был водружен на прежнее место. Они как будто не замечали летящих мимо них вражеских пуль. Боец трясущимися руками заправлял пулеметную ленту в приемник пулемета. Наконец всё было готово и пулемет заработал. А в автоматной и пулеметной трескотне был слышен голос лейтенанта: “По пехоте, длинными очередями, огонь!” Это была их боевая работа, а для нас спасение. Немецкая пехота, оставляя убитых, попятилась назад. Мы ликовали, но радость наша была недолгой. Немецкая пехота отошла, видимо отдохнула немного, пополнилась боеприпасами, солдаты пообедали, почистили зубы и сапоги и снова пошли в атаку. Теперь уже без танков. Видимо с их танками расправилась наша артиллерия, поскольку ни один их танк не вернулся назад.
В перерыве между атаками мы тоже не теряли зря время: приводили в порядок окопы и оружие, пополняясь патронами и гранатами, в том числе и немецкими. Наши ребята осмелели и ползали по-пластунски по полю боя, забирая у убитых немецких солдат автоматы и боеприпасы. Главное, устанавливали прочную связь с артиллерией. Для устойчивой связи нам из артполка прислали портативную переносную радиостанцию “6ПК”. Я сразу узнал её “старушку”, на которой учился в училище связи. Радист, принесший радиостанцию, сразу её включил и она заработала. Телефонная связь под воздействием снарядов противника то и дело прерывалась, а “старушка” работала, обеспечивая нас связью. Политрук, не выпуская из рук микрофона, передавал данные, корректируя артиллерийский огонь. И на этот раз атака противника была отбита. Третья его атака тоже не удалась.
Убежавшие в кусты танкисты, видя, что позицию удерживаем, вернулись обратно. Причем, три из них, при перебежке были убиты, а четвертый был тяжело ранен и тоже скончался. Я тогда вспомнил народную мудрость, которая здесь подтвердила свою верность о том, что “трус в бою погибает первым”. Те два, оставшиеся в живых, после мне объясняли, что когда начали рваться снаряды противника, создавая кромешный ад, а фашистские танки и пехота пошли в атаку, то им вдруг захотелось “до ветру”. Неудобно же было в своем окопе ложить, побежали в кусты. Я решил, что укорять их в это нельзя, и можно верить их утверждению хотя бы потому, что человеческая нервная система непредсказуемая, она по-разному реагирует на страх, даже так, как у этих ребят. Пока опорожнялись, страх прошел и они вернулись обратно, чтобы вступить в бой.
Так мы продержались до вечера, а вечером нас сменил полностью укомплектованный мотострелковый батальон. Похоронив убитых, мы расстались младшим политруком и лейтенантом-пулеметчиком и ушли в свой танковый полк. При прощании только и познакомились: лейтенанта звали Вася, а политрука – Саша. Какое сильное это боевое братство. Не зная друг друга, целый день сражались с фашистами и тем породнились навеки, иначе непонятно – почему до слез было жалко расставаться. Но расставаться нужно было и мы распрощались без надежды, что когда-нибудь встретимся. Позже боевые обстоятельства снова свели нас вместе. Но те обстоятельства будут другие, трагичнее, чем сейчас.
По прибытии в полк нас встретил командир полка – подполковник Резник. Встретил и удивился, что мы (пусть не все), но остались живы и, выполнив боевую задачу, вернулись в полк. Он даже воскликнул: “Сынки! Да я же вас на верную гибель посылал!”… И даже прослезился.
На этом мои воспоминания закончились и я уснул. Утром меня разбудил Александр Григорьевич: “Вставай, Ванюша, будем завтракать” – сказал он ласково, но я снова услышал тот голос, который мне запомнился под Костюковичами. За завтраком я осторожно его спросил, не был ли он под Костюковичами? Он оживился: “Да как же, наш легкий артиллерийский полк вступил там в бой, поддерживая пятидесятую танковую армию”. “А помнишь такой боевой эпизод?” – и я рассказал ему всё то, что читателю этого очерка уже известно. “Так это был ты, парень, а я то всё время вспоминаю, где я видел этого хлопца? Какая встреча!” – воскликнул он и мы обнялись. “Надо же так – гора с горой не сходятся, а человек с человеком сошелся! Надо же так!” – всё повторял он эти слова. Воспоминания пошли дальше и он спросил: “Не встречал ли я того героя лейтенанта-пулеметчика?” “Васю?” – спросил я. “Да, кажется Васей его звали” – вспомнил он. “К сожалению, встречал, здесь в селе Злобино”. И я поведал Александру Григорьевичу трагическую историю лейтенанта-пулеметчика.
В ночь с 13-го на 14-е октября 1941 года два курсанта Саратовского танкового училища, воевавших в составе нашего полка подобрали меня, раненного на поле боя под Тепловкой и помогли добраться до села Злобино. Тут и оставили меня в доме Раевской Марфы Ивановны. Сами ушли. Кто был, тот знает, что село Злобино разделено глубоким оврагом на две части. Восточную часть занимали немцы, а западную удерживал взвод наших бойцов, состоявших из четырех человек с ручным пулеметом, которым командовал лейтенант Вася. Именно тот Вася со светло-пшеничными усиками под носом, который отважно дрался под Костюковичами. Взвод был оставлен для прикрытия тыла полка, который ушел на прорыв окружения в другом месте. Взвод своим пулеметным огнем не позволял немцам перебраться через овраги захватить эту сторону. Все четыре бойца героически дрались до последнего дыхания и погибли. А раненый лейтенант заполз в сарай и спрятался под сеном. Просидел он в своем укрытии без пищи и без воды три дня и три ночи. Потеряв всякую надежду на спасение, отчаявшись, он вышел из укрытия с наганом в руке. Во дворе два немца пилили дрова. Лейтенант обоих уложил из нагана. Третий, находившийся в хате, прильнул к окошку, чтобы разглядеть, что делается во дворе. Лейтенант сквозь стекло и этого уложил. Два патрульных солдата шли по улице, услыхав стрельбу во дворе, решили заглянуть туда. Он и их застрелил. В нагане оставалось два патрона, а во двор бежала целая орава немцев. Лейтенант шестой заряд выпустил в сторону немцев, а седьмой вогнал себе в висок и упал замертво.
Так закончился героический жизненный путь молодого офицера Красной Армии. Его труп долго лежал на улице, немцы не разрешали хоронить. Немецкие солдаты вымещали на нем свою злость: шпыряли его ногами, плевали, кололи штыками, но теперь ему было всё равно. Он был худой, но на лице и губах застыла еле заметная улыбка, как знак издевательства над врагами. Он выполнил свой святой долг перед Родиной и умер, унося с собой в могилу пять вражеских солдат. Когда немцы ушли из села, его тут же в палисаднике и похоронили. На деревянном памятнике с одной звездочкой была одна надпись: “Вася”. У него никаких документов не нашли, а имя подсказал я, т.к. помнил его имя со времён боя под Костюковичами. Уже после войны по просьбе хозяина палисадника, могилу его перенесли на общее кладбище. Со временем, как и многие могилы, за которыми никто не ухаживал, она размылась дождями, заросла травой и затерялась.
А сколько таких безымянных героев Великой Отечественной войны лежит в заброшенных могилах, никто не знает.
У Александра Григорьевича я гостил два дня. Затем, договорившись о дне выхода к линии фронта, отправился в село Злобино, чтобы добыть теплую одежду для похода, ведь на дворе уже был декабрь, в котором господствовали сильные морозы. В Злобино у меня были знакомые и я искренне надеялся на их поддержку и помощь. Ни денег, ни вещей, которые можно было бы обменять у меня не было. А за спасибо никто не соглашался отдавать свои вещи. И всё же мне удалось обменять лапти (я был в лаптях) на армейские ботинки, правда старенькие, но я и им был рад. Удалось выпросить тёплое армейское бельё (его подарила Куликова Мария Лаврентьевна). Она же подарила мне теплые шерстяные носки. В остальном моя одежда состояла из ватной замусоленной телогрейки, видимо с плеча тракториста, сатиновых изрядно потрёпанных брюк и рябенькой кепочки с потрёпанным козырьком, мельтешащим на ветру. На руках рваные шерстяные перчатки. На что я рассчитывал, собираясь в такой серьёзный поход? Рассчитывал на бесшабашную молодость. Мне тогда казалось, что всё нипочём, всё преодолею и достигну цели. Не знал я тогда, что горько ошибаюсь.
Александр Григорьевич, имея жизненный опыт, к этому походу подготовился хорошо. Свою армейскую шинель он перешил на пиджак с меховой подкладкой. Реставрировал армейские сапоги, вставив туда мех из овчины. Где-то достал шапку-ушанку.
Распрощавшись с Сашиной хозяйкой, пошли. Только вышли на большую дорогу Рыльск-Дмитриев (большак называется) и тут же нас задержал немецкий патруль. Он потребовал пропуск, а у нас его не было. Александр Григорьевич, не плохо владея немецким языком, объяснил, что в нашем селе ещё не установлена комендатура, поэтому пропуска не выдавались. Начали обыскивать. У меня сердце ушло в пятки, ведь у Александра Григорьевича был наган, как-то притороченный сзади, а также топографическая карта и компас, спрятанные в шапке-ушанке. Найдут и тогда без разговора смерть на месте. Расстреляют. Но, слава богу, ничего подозрительного не нашли. Спросили: “Куда идете?” Александр Григорьевич, как мог , объяснил, что идем в соседнюю деревню за лошадьми, ваши забрали, может быть отдадут. Кстати, для прикрытия такой легенды у нас были с собой уздечки. Немцы заметили, что мы очень рискуем жизнью и отпустили. Видимо потому отпустили, что в той деревне, куда мы шли, была комендатура и нас всё равно бы забрили. Но мы теперь поняли, что по большой дороге, да ещё без пропуска нам далеко не продвинуться. Посовещавшись, мы свернули с дороги и пошли полем. Снег был не глубокий, идти было легко. Кроме того, решили идти ночью, а днем где-то переждать. Добрались до колхозных скирд соломы, зарылись в ней и уснули. Наступила ночь и мы, подкрепившись сухим пайком, (сало и хлеб), который нам дала Сашина хозяйка, и пошли дальше. Шли, минуя деревни и большие дороги, ориентируясь по карте и компасу. Большим препятствием для нас была, как лес, тучная, неубранная с поля, колхозная конопля. Но не бывает худа без добра, конопля не только препятствовала в движении, а была для нас укрытием от посторонних глаз, а так же средством пропитания. Из неё мы вымолачивали зерна и ели, утоляя жажду голода.
Всё шло как будто бы нормально, но вдруг у меня начал разваливаться левый ботинок – оторвалась подошва и я её подвязал веревкой. Но в снегу веревка плохо держалась на ботинке, сползала и мне приходилось часто останавливаться, чтобы её поправить.
Прошли реку Свапу. Вдобавок мой и правый ботинок начал хлюпать. Подошва еле держалась. Всё это говорило о том, что я к походу подготовился плохо. Ноги были сырые, т.к. в ботинки всё время набивался снег и там таял, а посушиться было негде. И всё это не преминуло сказаться на моём здоровье. Я простудился, поднялась температура. Мне было худо, но я не жаловался, а упорно шёл к намеченной цели, хотя уверенность в том, что мы перейдем линию фронта у меня катастрофически начала падать. Александр Григорьевич, видимо, глядя на меня, тоже видимо заколебался, но пока в нашей затее уверенности не терял, и мы шли дальше.
За рекой Свапой мы подошли к большому селу Беляево. Переночевали в скирде соломы, согревая друг друга своими телами. Вечером зашли в село, чтобы попросить чего-нибудь поесть. И надо же было так случиться, что мы постучали в дом, где два патрульных полицейских распивали самогон, закусывая салом. Салом, конечно, они нас не угостили, а один из них даже заорал: “Ага, голубчики, попались. Мы вас давно ждем, красные разведчики!” Александр Григорьевич, потрясая в воздухе уздечкой, спокойно сказал: “Да как вы смеете так говорить? Разве вы не видите, что мы идем в село Чернечено за лошадьми (по карте мы знали, где какое село)”.
“Бросьте дурака валять, вы врете – оборвал его пьяный полицейский – Откуда вы?”
“Мы из села Мухино”.
“А кого вы там знаете? – допытывался полицейский, - Я тоже из Мухино”.
Мы, конечно, никого там не знали. Полицейских трудно было обмануть, как мы обманывали немцев, они ведь местные, нанялись немцам помогать.
|
| |
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:29 | Сообщение # 6 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| Полицейский, который на нас орал, видно был старшим, распорядился: “Ты, Дмитрий, их покарауль, а я побегу позвоню в Канышовскую комендатуру, приедут, разберутся”. Он допил свой стакан самогонки, на ходу бросил в рот кусок сала и удалился.
Дмитрий перевел нас в другую комнату, подальше от входа, взял винтовку наизготовку и загнал патрон в патронник. Так мы просидели до утра. Полицейский не спускал с нас глаз. Есть уже перехотелось (видимо от волнения), хотелось пить, но караульный на не давал ни того ни другого. Даже разговаривать запрещал. Пришла какая-то женщина и сказала нашему караульному, что его напарник в Канышовку не дозвонился, где-то порвана линия связи и он туда поскакал на лошади, а это не ближний путь, километров шестнадцать в один конец.
На рассвете мы услыхали гул самолётов и почти рядом разрывы бомб. Через короткое время всё стихло. Открывается дверь и в комнату, где мы сидели, вламывается разъяренный немецкий солдат. Он хватает нас обоих за шиворот и коленкой по зад выталкивает на улицу. Полицейский что-то хотел ему сказать, но, получив от немца оплеуху, замолчал. На улице стоял длинный санный обоз и ни одного ездового, видимо при бомбежке разбежались кто куда. Немец, отвечавший за обоз, разыскивая ездовых, случайно наткнулся на нас и, увидев наши уздечки, принял нас за ездовых, поэтому так яростно на нас набросился и вместе с тем помог нам вырваться из полицейских лап. Немец закрепил за нами по четыре подводы. Закрепив их веревками, мы двинулись с места. Видно по ящикам, что немцы подвозили боеприпасы к фронту. За селом, по неизвестным нам причинам, обоз остановился. Я и говорю Александру Григорьевичу: “Получается, что мы начали помогать немцам?” “Выходит, что так” – неохотно согласился они далее сказал: “Доедем до той густой конопли и шастним в коноплю”. Так и сделали. Шастнули. Немцы даже не заметили наше отсутствие – обоз пошел исправно и без нас. Пробежав какое-то расстояние по конопле, мы остановились, чтобы передохнуть. И вдруг нам снова захотелось есть, ведь со вчерашнего утра ничего не ели. Жажду голода утоляли тем, что вымолачивали конопляное семя и его поедали, а вместо чаю глотали снежок, представляя, что это мороженое.
Однако температура делала своё дело, я с каждым часом слабел, хотя и боролся, прикладывая снег к разгоряченному лбу. Было легче, но это мало помогало. Вдобавок, совсем развалились, мои ботинки и я признал своё бессилие и объявил об этом Александру Григорьевичу: “Из попутчика я превратился в обузу. Я больше идти не могу, иди один”.
Лицо его погрустнело, он молчал, видимо что-то решал и, наконец, заговорил: “Да, Ванюша, я вижу твоё плачевное состояние, но я один не пойду. Мы вернемся обратно в то место, откуда ушли и организуем партизанский отряд. Красной Армии можно и здесь помогать”. И мы, не выходя из конопли, пошли обратно. Мне было очень трудно идти в разбитых ботинках, куда то и дело набивался снег, таял, увлажняя ноги, а это самое страшное при сильном морозе. Александр Григорьевич не унывал, он и меня и себя подбадривал шутками и прибаутками. Так мы дошли до села, где нас задержали полицейские. Александр Григорьевич посмотрел на меня, выругался с матерщиной, что я первый раз от него слышал и говорит мне: “Что мы за воины, имея наган, да будем голодные замерзать здесь в поле? Подожди меня здесь, я сбегаю в село”. И убежал.
Ночь уже полностью спустилась на землю и сало очень темно, хоть глаз выколи. Периодически, когда луна выходила из-за туч, тогда был виден простор. Но всё равно стало и очень грустно, и очень страшно. Крепчал мороз. В конопле, хотя и было затишье от ветра, но мороз доставал и здесь. В движении было легче с ним бороться, а тут надо было стоять на месте и он был полным властелином. От слабости клонило ко сну, но я знал, что стоит только на морозе задремать, как придёт конец жизни, поэтому я крепился: дрожал от холода, топал ногами, размахивал руками. Всё делал для того, чтобы самому себя согреть. Два часа, которые отсутствовал Александр Григорьевич, показались мне вечностью.
Наконец он пришел. Принес валенки, полушубок и шапку-ушанку. У него за спиной торчал немецкий карабин. Сходу меня предупредил: “Ничего не спрашивай, потом расскажу, скорей одевай всё это и бежим отсюда, ибо нас могут найти полицейские по следам на снегу”. С помощью Александра Григорьевича я быстро переоделся и мы сразу вышли на наезженную дорогу. И как бы мне не трудно было, мы шли ускоренным шагом. Шли всю ночь почти без передыху. В кармане полушубка я обнаружил кусочек сала, завернутого в тряпицу, и мы прямо на ходу подкрепились. На рассвете, невдалеке от дороги заметили колхозные скирды соломы и мы отправились к ним. Забрались на самый верх и глубоко зарылись в солому. За всё время путешествия я первый раз по-настоящему согрелся и уснул. Мне стало немного легче, видимо кризис болезни миновал. К вечеру проснулись и Александр Григорьевич рассказал, как он доставал для меня полушубок и всё это одеяние.
Из его рассказа я запомнил, что он по огородам добрался до села. Стал за сараем и начал наблюдать за улицей. В это луна вышла из-за туч и стало светло. Улица хорошо просматривалась. Было видно, что вдоль улицы идут два человека с карабинами за плечами. Александр Григорьевич понял, что это был полицейский патруль. Спрятался за угол сарая и притаился, чтоб не заметили и прошли мимо. Нападать на них не собирался, но так уж получилось, что один полицейский повернул во двор, где за сараем прятался Александр Григорьевич. Первая мысль – полицейский идёт за ним. Александр Григорьевич начал было доставать наган. Полицейский дальше сарая не пошёл. Теперь их разделял только угол сарая. Полицейский прислонил свой карабин к стенке сарая, сам снял штаны и присел. Александр Григорьевич понял в чём дело, спрятал наган в карман и взялся за палку, с которой не расставался всю дорогу. Выскочил из-за сарая и огрел полицейского по голове. Раз, ещё раз. Полицейский застонал, повалился на снег, хватая ртом воздух. Получив по голове третий раз – он утих. Снял с него валенки, полушубок и шапку-ушанку, прихватив с собой его карабин, ментом устремился в коноплю. “Будем считать, Ванюша, что это первая наша партизанская операция”. И я с ним согласился. А так же я ему сказал, что под твою палку попал тот полицейский, что нас охранял, когда мы к ним в лапы попались.
“Откуда ты знаешь?” – спросил он.
“По карабину вижу. На прикладе карабина того полицейского были вырезаны две буквы – АД. Эти же буквы есть и на этом карабине”.
“Тот, не тот, а туда ему дорога… Полицейские, которые служат немцам, - это предатели нашей Родины и их нужно истреблять. Я предвижу, Иван Петрович, что это только начало нашей борьбы, нам ещё придется сними столкнуться не один раз в ходе партизанской борьбы”. И он был прав. Его предвидение потом сбылось.
Из своего гнезда мы выбрались засветло, чтобы утолить жажду мучившего нас голода. Для этого мы искали колоски невымолоченной ржи, разминали их и ели зерна. Конечно, желудки противились такой пище, у нас обоих болели животы, но что поделаешь – “Голод не тетка”. Есть хочется, и мы продолжали жевать зерна ржи.
Пока мы занимались “ужином”, на дороге показался немецкий санный обоз. Мы спрятались за скирду, чтобы нас не заметили. Обоз пошёл своей дорогой. А Александр Григорьевич засуетился: “Ванюша, - обратился он ко мне, - давай проведём вторую партизанскую операцию – пуганем немцев с их же карабина, что мы его зря несем. Пуганем и ходу в коноплю”. Пока мы судили да рядили – обоз прошёл. Перед нами, примерно в двухстах метрах был только его хвост, охраняемый тремя конниками. “Давай” – согласился я и положил карабин ему на плечо, это для удобства прицеливания. На последних санях сидели две фигуры в касках. Только немцы носили каски. Я и взял на мушку одного из них. Нажал на спуск. Выстрел и фигура повалилась с саней. Я мгновенно перевожу прицел на вторую фигуру. Выстрел и тот повалился. В уме отметил, что карабин хорошего боя.
“А теперь бежим в коноплю” – скомандовал Александр Григорьевич. Побежали. Но три конника отделились от обоза и поскакали нам наперерез. Мы поняли, что до конопли нам не добежать и вернулись к скирде. Скирда была длинная. С одной стороны мы, с другой конники полицейские. Два из них спешились и пошли в обход скирды: один с одной страны, другой – с другой. Похоже, что они хотят взять нас живыми и потом похвастаться перед своим начальством, какие они герои, да чего доброго ещё и крест в награду получат. Но не на тех нарвались. Третий сидел на коне и держал за поводья лошадей.
|
| |
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:30 | Сообщение # 7 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| Меня пробирала дрожь, видимо подспудно одолевал страх при мысли, что с нами сейчас покончат. Но Александр Григорьевич до удивления был спокоен и меня успокаивал: “Ваня, не тушуйся, не дрейф, их двое и нас столько же. У нас десять боевых зарядов: у меня в нагане семь и в твоём карабине три. За “так” мы им не сдадимся, посмотрим кто кого”. Это меня вдохновило. Я отступил от скирды несколько шагов и лег, примеряясь, чтобы удобно было стрелять. Александр Григорьевич кинул на меня охапку соломы: “Замаскируйся”. Я расправил её вдоль туловища, оставляя щёлку для прицела. И в ту же минуту из-за угла скирды вынырнул полицейский. Я нажал на спуск, выстрел и он повалился замертво. Я перевёл прицел на другой угол скирды. Но выстрел уже не потребовался. Пока я перезаряжал карабин, Александр Григорьевич из нагана уложил и второго.
Я обратил внимание, что конники полицейские были совсем мальчишки и, видимо, совсем не опытные в военном деле. Наверняка, немцы завербовали или принудили их, а те пошли к ним в услужение, чтобы не ехать в Германию, или из-за немецкого пайка, да и, надев форму полицейского, можно было пограбить население. Трудно сказать, что их заставило служить немцам, но они за это поплатились жизнью.
Мы быстро подобрали их оружие и побежали к третьему. Но третий, бросив лошадей, умчался, догоняя обоз. Они, конечно, вернутся за трупами, поэтому нам надо спешить, чтобы скрыться. Мы уселись в седла трофейных лошадей и умчались по дороге в другую сторону. Александр Григорьевич в бога не верил, но перекрестился и произнес: “Бог к нам милостив!”
Когда отъехали на приличное расстояние и убедились, что нас никто не преследует, пошарили по карманам сёдел и, к нашему счастью, нашли там варёное мясо, картошку и даже бутылку крепкой самогонки. Для согреву на ходу понемногу выпили самогонки, закусив мясом с картошкой. Много не ели, не пили, понимая, что это очень вредно для изголодавшегося желудка. Объезжая сёла полем или оврагами ехали всю ночь и к утру достигли посёлка Павловка, где в своё время обитал Александр Григорьевич. Нас встретили на квартире, где жил Александр Григорьевич, но не хозяйка, а хозяин, тоже видимо дезертировал с фронта. Встретил недружелюбно. Мы объяснили ситуацию и намекнули, что нам надо где-то пережить. Хозяин заметил, что здесь много таких, как вы, болтающихся, но смягчился и заявил, что он может взять к себе только одного постояльца. Двух – накладно. Мы посоветовались и решили, что поскольку Александр Григорьевич уже здесь жил, то он и останется, а я поеду в Злобино.
В селе Злобино меня принял к себе на квартиру Василий Лаврентьевич Куликов. Мы с ним служили в одной танковой части, он механиком-водителем танка, а я начальником связи танкового батальона. Знали друг друга, хотя и не общались. Вася воспользовался тем, что его территория занята немцами, убежал из части и прибыл домой. Ему из колхозных лошадей ни одна не досталась, все были разобраны односельчанами до его приезда, поэтому он обрадовался, когда я ему предложил свою лошадь, приведенную из похода. Причем, вручая лошадь, я его предупредил, что лошадь отдаю временно, когда она мне понадобится - её заберу. Но Вася моё предупреждение не принял во внимание, и, когда я из партизанского отряда пришел забирать лошадь для военных нужд, он сильно обиделся и жалел, что в подходящий момент не застрелил или не выдал немцам. Мы навеки остались врагами. Но век его оказался недолгим. Он так же не возвратил мой револьвер, который я отдал ему на хранение, когда лежал раненым у Марфы Ивановны. Дескать, сам пойду в партизаны и он мне пригодится. Но в партизаны он, конечно, не пошёл. Отсиделся дома до прихода частей Красной Армии, а потом, чтобы не попасть на фронт, выпил крепкого настоя табаку для нарушения ритма сердца, но перебрал дозу и скончался. Его сестра, Мария, свидетельствует, что когда умирал, то очень жалел, что жизнь отдал не за Родину, а за понюх табаку.
Но это было потом. А сейчас долго у Васи задерживаться не пришлось. Пока его сестра Мария настоями трав выгоняла из меня простуду, в хату явился полицейский Иван Раевский и староста села, бывший председатель колхоза Макар Видулин. Они принесли с собой полицейское обмундирование и винтовку. Оказывается, в селе создаётся полиция, требуются полицейские и выбор пал на меня. Раевский без всяких обиняков заявил: “Тебе, Иван, деваться некуда, иди в полицию и будешь тут у нас деревню охранять, а за это будешь получать жалованье и паёк от немцев. Вот тебе обмундирование и винтовка, бери!” Макар в знак согласия только кивал головой, а потом и он заговорил: “Женим тебя, Иван, на хорошей девке, дадим квартиру и будешь жить у нас”.
Мне стало жутко от того, что я мысленно представил себя в форме немецкого полицейского. Ведь это настоящая измена Родине, предательство идеалов, которым я присягал, будучи в комсомоле. Измена присяге, которую я принимал, находясь в рядах Советских Вооруженных Сил. В душе что-то подсказывало и ограждало от соблазнительного, но дурного поступка.
Нет…ни за что…
Мне стало дурно от внезапно нахлынувших оскорблений и обиды. Но самообладания я не потерял и пошел на хитрость, заявив: “Вы же видите, что я больной, дайте срок для выздоровления и тогда будете решать мою судьбу, а сейчас, товарищи, пообещать вам ничего не могу”. Полицейский взбеленился: “Ты это слово выбрось из головы…забудь…мы тебе не товарищи, мы господа”. Так вот оно что, подумал я. А полицейский тем временем продолжал: “А то, когда-нибудь ты за это слово получишь по морде, понял?” И он продолжал: “Даем тебе на лечение и на раздумье три дня. Думай…да думай в нашу пользу, понял?”
“То бишь …в немецкую” – попытался уточнить я.
“Не в немецкую, а в нашу…мы служим народу”.
И ушли. А я лежал на горячей печи у Васьки, выгоняя болезнь, и думал, как всё-таки быстро некоторые граждане забыли о чести советского человека, за чечевичную похлебку пошли в услужение к немецким оккупантам.
Прошло три дня. Ко мне прибежала соседская девочка Шура и шёпотом сказала: “Дядя Ваня, тикайте, за Вами идут полицейские”.
“Где они?” – спросил я.
“У Макара самогонку пьют. Я там была и слышала их разговор. Они намериваются Вас расстрелять, если не пойдете в полицию”.
Я к Ваське: “Что будем делать?” Вася сразу придумал план моего спасения и за это я всю жизнь благодарен. Он сказал: “Быстро одевайся и беги в огород, там за огородом овраг, в овраге и подожди меня”. Я так и сделал. В овраг Вася привел лошадь, ту самую, которую я ему дал. В вдвоем сели на лошадь и по оврагу приехали в село Поды к Васькиному тестю. Тесть, Курдюков Михей Романович, конечно, такому гостю, как я, не обрадовался, но, скрепя сердце, принял.
В село Поды меня судьба забросила второй раз. Первый раз я сюда попал в ноябре 1941 года. Получилось это так. Марфа Ивановна Раевская, пожилая женщина, в доме которой я нашел приют, немцам выдавала меня за своего сына, лечила и кормила, спасла от расстрела. У самой было два сына на войне. Одного из них звали Иваном, Может быть, поэтому я пришелся ей по душе. Как я уже сообщал, что она попросила немецкого врача вынуть осколки из моей ноги. Тот вынул и я начал ходить. И хотя Марфа Ивановна не разрешала мне выходить на улицу, я не послушался её, вышел. Тут меня и зацапали немцы, и повели выталкивать из грязи автомашину с кухней. Там уже трудились два молодых парня, наверное, такие как я. Автомашину вытащили и надеялись, что немцы нас отпустят. Но не тут-то было. Конопатый рыжий ефрейтор, руководивший этими работами, вынул из кобуры пистолет и застрелил тех двух парней. Я попрощался с белым светом и ждал своей участи. Но ефрейтор из кухонного ящика достал мешок и кинул его мне, сам взял лопату. “Mum komm” (пошёл со мной). И мы пошли через двор, вышли на огород и начали копать картошку. Немец копает, я выбираю. Снег, который выпал 10 октября, растаял, грунт раскис и был сильно холодный. Невероятно трудно мне было: раны на ноге ещё беспокоили, руки без рукавиц сильно мерзли, унизительное подталкивание под зад ефрейтором - всё стерпел. Накопали полный мешок картошки. Ефрейтор показывает мне, чтобы я брал и нес. Я попытался его взять на спину, но в ноге сильно закололо, от боли и от тяжести мешка я повалился наземь. Начало темнеть на улице и ефрейтор спешил, а тут ещё задержка. Это его злило. Он рассвирепел и начал меня ругать: “Rusishc shcwine” (русская свинья) и избивать ногами. Под таким воздействием, издевательством в моей душе страх сменился на лютую ненависть и смелость. Я попросил его помочь мне поднять мешок на спину. Поскольку он спешил, то согласился. Но для этого он вынужден был бросить лопату, которая черенком оказалась у моих ног. Я нагнулся, якобы за мешком, но схватил лопату и мгновенно, как нас учили в военном училище, нанес ему удар по шее. Брызнула кровь. Он, в вгорячах, пытался вынуть пистолет из кобуры, но было уже поздно, ибо я нанес ему сильный второй удар по голове и он свалился и захрипел. Не теряя времени, я быстро расстегнул его ремень с пистолетом и одел его на себя. Одет я был легко, в одном пиджачке, поэтому с него снял мундир, залитый кровью. Одел и его пилотку, т.к. я был без головного убора. Я подумал, что пешком я отсюда далеко не уйду. А рядом бродили кем-то брошенные лошади. Я поймал одну из них и при помощи стога сена, взобрался и сел на неё верхом, дал под бока каблуками и поехал по полю прямо в ночную темноту. А в деревне, оставшиеся возле кухни немцы, свистели, вызывая на связь своего ефрейтора. Лошадь, утопая в грязи раскисшего поля, двигалась медленно. Мои попытки подогнать её каблуками под бока, не приводили к успеху. Куда я ехал и сам не знал, лишь бы подальше от этого места. Проехал я, наверное, километра два, как вдруг из темноты послышался окрик: “Halt!” (стой). У меня замерло сердце, т.к. я подумал, что это погоня за мной. Однако, в страхе, охватившего меня, не покидало самообладание. Смелость придавал пистолет, который я держал в руке и решил использовать, чтобы дёшево не отдать свою жизнь. Пока я решал, окликающие дали очередь из автомата. Пули пролетели у головы лошади и она резко рванула в строну и побежала. Я ездок был неважный, не удержался и упал в грязь, где и лежал без движения, в надежде, что меня не заметят в кромешной темноте. Так оно и получилось. Двое пробежали мимо меня вслед за лошадью, стреляя из автоматов. Держа наготове пистолет, я начал пробираться в то место, откуда слышал окрик. Оказывается, здесь была дорога, а за дорогой глубокий овраг, снег в котором ещё не растаял. Я спустился в овраг и, преодолевая препятствия кустарников и снега, пошёл вдоль оврага, который и привел меня в село Поды. Опасаясь немецких патрулей, в селе я пробирался огородами к строениям. Дело шло к рассвету, и я зашел в первый попавшийся сарай и залез в сено.
|
| |
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:31 | Сообщение # 8 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| Просидел я в этом сарае до вечера, прислушиваясь к разговору. Но немецкую речь я не услышал. Поэтому вечером я вышел из сарая и постучал в первый попавшийся дом. Дверь открыл старик с пышной черной бородой. Увидев меня, отшатнулся. Да и я сам уже забыл, что на мне окровавленный немецкий мундир и такая же немецкая пилотка. Но старик, может быть по разговору, понял, что я не немец и пригласил в хату. Первым делом я спросил, есть ли в селе немцы. “Были – ответил старик, - позавчера ушли”. И я успокоился.
Из другой комнаты вышла молодая красивая девушка. Она смело подала мне руку и назвала своё имя: “Аня”. Так мы запросто познакомились. Показывая на старика, она сказала, что это её папа. Мама умерла и они живут с папой, которого, как я потом узнал, зовут Федор Павлович Никольников. Он решительно потребовал: “Скидай свои шмотки”. Принес корыто и достал из печки чугун горячей воды. Аня из сундука достала отцовский костюм и его же бельё. “Мойся”. Сами удалились из комнаты. Моё немецкое одеяние Федор Павлович бросил в печку и сжег. Наслаждаясь горячей водой, я помылся, затем надел бельё и костюм.
Прожил я у них неделю и как-то Аню спросил: “Почему такая щедрость – отцовский костюм отдали мне?” Аня объяснила, что они на комсомольском собрании постановили помогать окруженцам чем только можно. Папа об этом знает, и он одобрил наши действия.
С Аней мы были одногодки и как-то наши сердца потянулись друг к другу, сами собой. Папа, Федор Павлович, это заметил и предложил пожениться. Но мы с Аней уже решили, что это сделаем, если останемся живы, после войны. Такое решение Никольникову не понравилось, и он предложил мне уйти. Он без обиняков сказал прямо в глаза: “Иди, Иван, домой. Ваша местность уже оккупирована немцами и ты как-нибудь туда доберешься. Я тебе сплёл запасные лапти, на дорогу даю кусок сала и булку хлеба. Иди с богом и не совращай мою дочь”. Аня проводила меня до околицы села, поплакали и расстались, думали, что навсегда. Ан нет, судьба нас снова свела.
Домой я не пошёл, а пошёл снова в село Злобино, в надежде на то, что там, по старой памяти кто-нибудь меня примет. Ведь я уже несколько дней работал, молотил хлеб на колхозном току. Односельчане уже начали меня называть “Наш Иван”. Провожая, Никольников отобрал у меня свой костюм, а мне дал поношенные сатиновые штаны и старую рубаху, и старый пиджак. Аня принесла замусоленную старую телогрейку, видимо с плеча тракториста. Но и за это я им сказал “Спасибо”.
Александр Григорьевич, скрываясь от немецких властей, переходил из одной деревни в другую. Из поселка Павловка он перебрался в деревню Мокроусово. Когда его и там полиция заприметила, он перешёл в Кожановку к Воликову Владимиру Захаровичу, который ему помогал во всём, скрывал от немцев, кормил и поил.
В посёлке Павловка, где он остановился после неудачного перехода линии фронта к нему, как и ко мне начали привязываться немецкие власти, вербуя в полицию. Соседи говорят, что хозяин его выдал, чтобы избавиться от нежелательного квартиранта. К тому же, он Александра Григорьевича приревновал к своей жене. Жить стало невозможно и он ушел в Кожановку к Воликову В.В. Надо сказать, что он передвигался от села к селу не только потому, что его полиция преследовала, а ещё и потому, что он агитировал, осевших в этих сёлах, военнослужащих вступать в будущий партизанский отряд. Через некоторое время он снова возвратился в Павловку в надежде встретится со мной. Но меня в Злобино, куда он заходил, уже не было. Не знаю, как он узнал, что я в Подах, и он пришел в Поды. Тут мы с ним снова встретились.
И вот я снова в Подах у Михея Романовича. У него были три дочери: Анна, Ольга и Мария. Они ко мне относились очень хорошо: стирали бельё, готовили баню, кормили. А однажды даже заступились за меня, когда их отец рассвирепел и хотел меня выгнать. Он, видимо, опасался за своих дочерей, ведь были молодые и всякое могло произойти. Не зря в народе говорят: “С кем чёрт не шутит, когда бог спит?” Но тогда мне было не до любви. Одна мысль была – только бы выжить. Девочки все втроём набросились на отца: “Побойся бога, все помогают этим страдальцам и мы должны помогать. Крест же на шее носишь, а поступаешь не по-христиански”. Это помогло, и отец отступился. Потом я узнал, что девочки действовали не только по совести, а и по решению комсомольской организации, работавшей в подполье. Вскорости, после инцидента с отцом, девочки повели меня на вечеринку. Там в одной из хат собиралась молодежь, которая устраивала веселье: пели песни, под гармошку танцевали и в темноте целовались. Там, к радости моей, я снова встретил Аню. И она забрала меня к себе. Отец её, Федор Павлович, был очень недоволен выходкой дочери, но меня на этот раз не выгонял.
К сожалению, наши намерения пожениться после войны не осуществились. После освобождения села нашей армией Аня поступила на службу в медсанбат, там приобрела специальность медицинской сестры и там же вышла замуж за врача. Живет где-то в Белоруссии и имеет четырех сыновей.
Через несколько дней ко мне прибежал Александр Григорьевич: “Скорей собирайся, Ваня, пойдем в школу, там уже собрались некоторые наши товарищи, будем создавать партизанский отряд”. Я быстро оделся, и мы пошли в школу. На правах хозяина нас встретил директор школы – Худошан Иван Афанасьевич. Он вокруг школы выставил своих людей для наблюдения за обстановкой и предупреждения в случае чего, чтобы внезапно не напала полиция.
Я вошёл в один из классов и от неожиданности ахнул. Ведь там сидели люди в полной военной форме Красной Армии со всеми знаками различия и наградами. Никто из них не был мне знаком. Александр Григорьевич представил меня, назвав своим хорошим другом. Затем я начал знакомиться со всеми за руку. Первым подал руку политрук Зайцев Павел Григорьевич. И так дальше я со всеми познакомился. Это были: техник-интендант первого ранга (было тогда такое воинское звание) Власов Федор Андреевич, техник-интендант второго ранга Рубцов Григорий Семенович, рядовой Орлов Николай Сергеевич, старший лейтенант Надёжкин Марк Кузьмич, сержант Сергеев Иван, лейтенант Шумилов Анатолий, младший лейтенант Калинин и другие товарищи. Из местных жителей присутствовали кузнец Рагулин Илья Петрович и директор школы Худошан И.А.
Александр Григорьевич повёл это собрание. Он спросил Зайцева П.Г.: “Где товарищи из подпольного райкома партии?” Зайцев налаживал с ними связь, и только он один знал намерения райкома партии и всех их подпольщиков. Он ответил, что работники райкома партии и все их подпольщики считают, что начинать вооружённую борьбу против немецких оккупантов ещё рано. По этой причине они на нашем собрании присутствовать не будут. “Ладно, - сказал Александр Григорьевич, - обойдемся и без них”. И повел заседание дальше. На повестке дня стояла “выработка воззвания к населению и к воинам, находящимся в окружении”. Этот документ, наверное, не сохранился. Его, наверняка, уничтожили руководители райкома, как и все другие. Это им не выгодно, потому, что это документ фиксирует кто начал первым партизанскую борьбу с оккупантами в Хомутовском районе. Из документа видно, что её начали первыми окруженцы. А это не выгодно для руководителей райкома партии потому, что перед ними была поставлена такая задача вышестоящими партийными органами. Они это распоряжение не выполнили.
Ковалев А.Г. уже составил и зачитал воззвание. Привожу по памяти это воззвание:
“Подлые фашистские варвары своими грязными сапогами топчут нашу священную советскую землю, убивают наших ничем неповинных людей, насилуют женщин, угоняют в рабство наших соотечественников, грабят наше богатств!
Так неужели мы, воины, давшие клятву на верность Родине и граждане, способные владеть оружием, видя всё это, будем сидеть, сложа руки и дожидаться пока немецко-фашистские оккупанты и нам отрубят головы!?
Красная Армия наступает. Она отогнала немецко-фашистских оккупантов на 300 километров и больше, и успешно продвигается вперёд. Так поможем же и мы родной Красной Армии изгнать из нашей священной земли эту фашистскую нечисть!
К оружию, товарищи!
В связи с этим, военный комитет (он был образован на этом же собрании) приказывает:
1. Всем военнообязанным и лицам, способным владеть оружием, 24 января 1942 года к 10 часам утра прибыть в школу села Поды. Иметь при себе оружие, документы, удостоверяющие личность, обмундирование, военное снаряжение и продукты питания на три дня.
2. Населению, хранящему у себя оружие, боеприпасы, военное обмундирование и снаряжение, военное бельё и другие военные вещи, а так же изъятое со складов отступающей Красной Армии продовольствие: жиры, крупы, чай, сахар, кроме того – мыло, в трехдневный срок сдать военному комитету.
3. Населению помочь военному комитету разыскать склады с оружием и боеприпасами, оставленные Красной Армией при отходе, а так же оружие и боеприпасы, брошенные на поле боя или спрятанное.
4. Военный комитет просит всё население – в этой жестокой борьбе помочь создать партизанский отряд для защиты населения от произвола оккупантов и оказания помощи Красной Армии в изгнании немецко-фашистских захватчиков из нашей священной земли.
Подпись: Военный комитет”.
Воззвание было единогласно одобрено и вручено подовскому старосте – Рагулину Ивану Иосифовичу, чтобы он его распространил у себя в селе и в окружающих селах. Что он добросовестно и сделал. Он также поставил свою полицию для охраны штаба, хотя это и вызывало у нас какое-то опасение. Но впоследствии вся подовская полиция с полным вооружением перешла на сторону партизан.
В этот же день и на этом же собрании был образован штаб будущего партизанского отряда. Командиром отряда единогласно был избран младший политрук Ковалев Александр Григорьевич. Тут же единогласно ему присвоили новое воинское звание “старший лейтенант”. Начальником штаба был избран Власов Фёдор Андреевич. Комиссаром отряда был избран Зайцев Павел Григорьевич. Мне должность определили – помощник командира по материально-техническому обеспечению. И хотя эта должность была мне не по душе, я всё равно горячо взялся за дело. Вместе с подовскими полицейскими я ездил по селу и собирал оружие, боеприпасы, военное снаряжение и вообще всё военное то, что население ночью выбрасывало на улицу, т.к. боялось нести и сдавать в комитет. Самое трудное для меня было организовать для прибывающих бойцов питание, баню и жильё. И я, может быть, и не справился бы с этой задачей, если бы не помогало население. А оно активно нам во всём помогало.
Заведующий общим отделом был избран Рубцов Григорий Семёнович.
24 января 1942 года, в ожидании бойцов окруженцев, мы с утра собрались в Подовской школе. Но к десяти часам утра в школу прибыло только три человека из Переступлино: Башмаков Пётр Прокопьевич и Костенецкий Василий Дмитриевич с женой Кордюковой Валентиной Ивановной. Они привезли с собой 16 винтовок, два ручных пулемета, три ящика винтовочных патронов и много полевого телефонного кабеля. И всё! Нив 11, ни в 12 часов к школе никто не подходил. Начало падать подозрение на подовского старосту в том, что он это наше воззвание не распространил, а отвёз в город Рыльск и сдал в полицию. Тогда жди беды. Ведь у нас, по сути дела, ещё не было чем заниматься. Да и бойцов … только командование. Но Александр Григорьевич и Рагулин Илья Петрович верили старосте Рагулину И.Й.. Это был честный и надежный человек. Начали анализировать обстановку и нашли причину: штаб охраняли перешедшие на сторону партизан полицейские. Они же несли и патрульную службу по селу. Жители и окруженцы их хорошо знали и пугались, боялись подходить к школе и не без основания. Ибо уже был случай, когда в селе Туранка полицейский пристав Голдобин собрал окруженцев, якобы для создания партизанского отряда, и самых активных повесил, а остальных отправил в лагерь для военнопленных. Окруженцы знали об этом случае, поэтому боялись новой првокации. Александр Григорьевич (в дальнейшем я буду называть его только по фамилии – Ковалёв А.Г.) распорядился убрать полицейских от школы, а на школе вывесить красный флаг. Орлов Николай Сергеевич, ставший адъютантом командира, принес красный флаг с надписью: “Смерть немецким приспешникам”. Ковалёву такая надпись не понравилась и он обратился ко мне: ”Ванюша, сделай флаг с надписью: ” Смерть немецким оккупантам”. Я к Ане. Она нашла красный материал и по моему предложению белыми нитками окантовала буквы надписи: “Советский Союз непобедим. Смерть немецким оккупантам!” Буквы закрасили мелом. Я принес это флаг, он понравился Ковалёву, но тот, первый флаг, уже висел на школе.
|
| |
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:32 | Сообщение # 9 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| “Некогда ждать, время дорого, - сказал Ковалёв, - Ваш флаг повесьте в центре села на мосту, недалеко от школы”. А чтоб его никто не сорвал, прибили дощечку с надписью: “Заминировано”, и для пущей важности от флага под мост спустили провод, как будто бы к мине, но там мины никакой не было, табличка отпугивала недоброжелателей и флаг провисел долго. Говорят, что даже мадьяры, занявшие село после нас, не решались снять флаг, вызывали специалистов – минеров из города Рыльска.
В отсутствии полицейских и с появлением красных флагов к школе начали прибывать окруженцы, собралось человек 300, не считая местных жителей.
Поднявшись на крыльцо школы, Ковалёв объявил митинг открытым и произнес пламенную речь. Он сказал:
“Наша Родина в опасности. Славная коммунистическая партия и товарищ Сталин призывают нас спасти Родину. Для этого в тылу фашистских войск надо развернуть партизанскую борьбу. Родина никому не простит за бесполезное сидение в тылу. Я призываю вас всех, присутствующих и отсутствующих, на это митинге, бывших воинов, а так же мужчин и женщин, умеющих владеет оружием, взяться за оружие и вступить в ряды защитников Родины!
Мы создаем партизанский отряд, запись в него строго добровольная”.
Затем выступил политрук Зайцев П.Г. Он тоже говорил о долге перед Родиной, которая сейчас находится в смертельной опасности и призывал к вооружённой борьбе в тылу врага.
Слушая выступления, в моей душе родилось желание выступить. Но было страшновато, т.к. я на митингах никогда не выступал. Но мне было что сказать. Находясь ещё в Злобино, я на поле боя нашел полу разбитый трёхламповый радиоприёмник прямого усиления “Урожай”. Там же подобрал к нему источники питания. С хозяйским сыном Егором установили его в сарае на чердаке и по ночам слушали Москву. Я записывал некоторые сводки “Совинформбюро”, и накопился материал о военной жизни советского народа и о подвигах Красной Армии. Противоречивые чувства боролись в моей душе – выступать или не выступать? Уже выступал Власов Ф.А., а я никак не мог решиться. И когда Власов закончил своё выступление и Ковалёв спросил: “Кто ещё желает?” – я поднял руку. Ковалёв объявил, что от имени комсомольцев слово предоставляется лейтенанту Волкову И.П. Я поднялся на крыльцо на крыльцо школы, и стал рядом с Ковалёвым. Волновался, но старался говорить уверенно. Начал свою речь с опровержения фашистской пропаганды о том, что Красная Армия разбита, и что они, фашисты, скоро будут в Москве. Не видать им Москвы, как своих свиных ушей. Красная Армия громит фашистскую нечисть, она наступает, пядь за пядью освобождая советскую землю от фашистов. Враг несет большие потери. Наша задача помочь Красной Армии, а это значит бить фашистов в их тылу и тем самым ускорить процесс освобождения нашей Родины от немецко-фашистских захватчиков. В конце выступления я зачитал несколько сводок “Совинформбюро”.
Ковалёв поручил мне запись добровольцев в отряд, и я поле выступления поспешил в класс школы, где и занялся этим делом. Первоначально записалось только 43 человека, причем, все до одного худые, оборванные, голодные, завшивевшие и без оружия, но единственным очень ценным желанием драться с оккупантами до полной победы. Это было видно по их глазам, которые горели злой ненавистью. Они достаточно наскитались по немецким тылам, наголодались, но в услужение к немцам, как это сделали другие, не пошли. Партизанская борьба была для них счастьем.
Мы предусмотрели и такой вариант, когда к нам в партизаны будут приходить люди, физически ослабевшие в результате скитания по тылам, но сильные духом. К этому времени мы уже накопили небольшой запас оружия, боеприпасов, обмундирования, снаряжения, белья и мыла.
С согласия Ильи Петровича Рагулина его дом превратился в партизанскую столовую. Его жена – Анна Антоновна – готовила для партизан обеды. Для этих обедов Илья Петрович забил своих овечек и отдал свою картошку. А их дети, Володя и Галя, топили домашнюю баню, где мыли прибывающих, там же проводили санитарную обработку каждого. Этим делом занимался Вася Никулин.
Записавшихся в отряд добровольцев помыли в бане, обмундировали, накормили, выдав им по сто граммов самогонки, кстати, приготовленной для этой цели тоже Рагулиным И.П., вооружили, чем могли. И какая же была наша радость, когда это наше первое партизанское подразделение под командованием младшего лейтенанта Калинина и политрука Башмакова Петра Прокопьевича, в военной форме Красной Армии, при полном вооружении промаршировало по селу с боевой песней:
“Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой,
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война!”
Мы знали, что и оккупанты не дремлют, их разведка и служба СД (контрразведка) за нами следят. Чтобы отвлечь внимание оккупантов от жителей, на которых они всегда вымещали свою злобу, тем самым обезопасить их, был пущен слух, что Красная Армия высадила десант. А в доказательство этого партизанское подразделение в форме Красной Армии с полной боевой выкладкой несколько раз промаршировало по селу.
Повадки немцев нам тоже были известны. Без тщательной разведки они не рискнут на нас напасть. Пока они будут вести разведку, мы создадим боевой отряд, а тогда можно будет с ними и “потягаться” – так рассуждал Ковалев, и рассуждения его оправдались.
Воззвание наше работало, уже на второй день к вечеру отряд насчитывал 100 человек, а к 5 февраля – 500 человек. К 13 февраля уже было 1200 человек. Отряд принял структуру стрелкового полка: три стрелковых батальона по 350 человек в каждом, миномётно-пулемётная рота, конная разведгруппа, санчасть, комендантский взвод и отдел снабжения. В дальнейшем отряд продолжал расти до 1600 человек. Больше не принимали, т.к. у нас не было ни вооружения, ни снаряжения, ни продуктов питания для прибывающих. Да и громоздко было управлять таким отрядом. Мы рекомендовали создавать свои небольшие партизанские отряды, что они и делали. Так появилась 1-я Курская партизанская бригада, а затем и 2-я Курская бригада.
Свои обязанности по материально-техническому обеспечению я передал более опытному в этом деле интенданту Егорову, а сам по приказу командира отряда сформировал третью группу. Первоначально в эту группу входили: я – командир группы, рядовой Миша Микадзе (грузин) и ещё боец – пожилой человек Орлов. И этими силами нам приходилось воевать, о чём я расскажу ниже. Потом эта группа выросла до 70 человек и, когда её переформировали в роту, в ней насчитывалось более ста отборных бойцов и командиров. Рота имела на вооружении два станковых и один ручной пулеметы, ротный миномёт, три автомата и винтовки. Ковалёв эту роту держал при штабе, как самую надежную в охране штаба.
Когда отряд был полностью сформирован, ему дали название: Первый партизанский отряд имени Маршала Советского Союза Климентия Ефремовича Ворошилова. Почему первый? Потому, что по соседству, в Хинельских лесах, появился ещё один партизанский отряд и тоже имени К.Е.Ворошилова. Поэтому договорились, чтобы не было путаницы, наш отряд именовали “первый”, а тот “второй” имени Ворошилова.
Впоследствии наш отряд перерос в партизанскую бригаду трёх отрядного состава. Я был назначен командиром партизанского отряда имени Г.И.Котовского. Бригада за один год и семь месяцев прошла славный боевой путь по тылам врага и почти всегда одерживала победы. 465 бойцов и командиров навечно остались лежать в земле Курской, Орловской, Брянской, Сумской и Черниговской областях.
Днем рождения нашей партизанской бригады считается 26 января 1942 года. По этому поводу Ковалёв издал приказ, где, в частности, было сказано: “Советская власть на оккупированной территории Хомутовского района восстановлена. Для её защиты, а также для защиты советских граждан от произвола немецких оккупантов - создан партизанский отряд”. И далее: “Днем рождения партизанского отряда считать 26 января 1942 года”.
Александр Григорьевич Ковалёв много сил и здоровья отдал, чтобы создать этот отряд, переросший впоследствии в 1-ю партизанскую бригаду им. К.Е.Ворошилова. Очень жаль, что ему не пришлось ею командовать.
Как я уже сказал – враг тоже не дремал. Наша разведка установила, что из города Рыльска в нашу сторону движется карательный отряд оккупантов, человек 60 – 70, сильно вооружённый. Часть партизан по тревоге в ночь на 30 января была переброшена в село Переступлено. Она заняла выгодные позиции с таким расчётом, чтобы по карателям нанести внезапный удар и отучить их проводить карательные операции против нашего отряда такими малыми силами.
Каратели на санях двигались ночью, с таким расчётом, чтобы к рассвету быть в Подах и застать партизан врасплох. Но у них ничего не вышло. Партизанские группы заняли боевые позиции ближе к площади, находившейся в центре села и разделялась дорогой, идущей с Рыльска. Замысел был такой, чтобы карателей пропустить на площадь и тут с ними расправиться.
Моя группа из трех человек заняла недостроенное здание вблизи дороги, по которой по предположению должны двигаться каратели, с задачей – не дать возможности им прорваться обратно, когда их будут молотить из трех станковых пулемётов на площади. Пулемёта у нас не было, зато у меня и Микадзе были две полуавтоматические винтовки “СВТ”, переделанные на автоматы, и у Орлова была длинноствольная винтовка со штыком, но без мушки. Такие огневые средства были у нас, но мы были полы решимости выполнить поставленную боевую задачу, и у нас были ещё и гранаты.
Ближе к рассвету мимо нас проскочила их разведка. На саночках сидели четыре человека с автоматами. Разведку пропустили. Примерно через пять минут показалась основная колона карателей. Мимо нас прошли 15 саночных подвод по четыре человека на каждой. Подозрительно беспечно двигались каратели. Как потом от пленных мы узнали, что они не предполагали встретить партизан в Переступлено. Наконец, колона карателей достигла площади. Мы с трепетом в сердце ждали начала боя. Вставили запалы в гранаты и положили их рядом. Вот-вот должна вспыхнуть партизанская ракета и тогда, поливая смертельным огнем, затрещат наши станковые пулемёты. Но ракет не было, а душевная дрожь увеличивалась. Неужели случилось непредвиденное. А непредвиденное было то, что командир решил не бросать ракету, а бить сразу из пулемётов.
Пулемёты заработали, поливая колону карателей смертельным свинцом. Она начала разворачиваться, чтобы уйти обратно. Но тут ей путь преградили наши “автоматы”. Поднялись крики раненных и предсмертное ржание лошадей. На дороге образовалась свалка из лошадей, саней и людей. Мы стреляли попеременно: я стреляю - Микадзе перезаряжает винтовку, он стреляет – я перезаряжаю, и создается впечатление, что здесь работает пулемёт. Орлов ведет огонь самостоятельно. Ему целится не надо, т.к. у его винтовки нет мушки и он стреляет в сторону обоза. Каратели пытались отстреливаться, но их огонь уже был настолько слабым, что не в состоянии был подавить наши огневые точки. Некоторые бросились бежать, но были расстреляны, а оставшиеся в живых сдались в плен в надежде на нашу милость. Бой длился не более двадцати минут.
|
| |
| |
| cjdeirf | Дата: Пятница, 15.09.2017, 20:33 | Сообщение # 10 |
|
Группа: Администраторы
Сообщений: 147
Статус: Оффлайн
| И тут впервые перед нами встал вопрос: что делать с пленными, куда их девать? Расстрелять – претил рассудок. Разобрались с каждым в отдельности. Оказалось, что в полиции служили наши, бывшие воины Красной Армии. Попали в окружение и, не видя другого выхода, пошли в полицию. Большинство из них были завербованы насильно, именно так, как в своё время меня и Ковалёва пытались завербовать: не пойдешь – расстреляем, другого выхода не оставляли. Некоторые бывшие воины, уйдя в полицию, так и стали навеки предателями Родины.
А эти?...
Партизанская борьба только набирала силу, и эти полицейские ещё не успели натворить бед, потому их не за что было расстреливать. Ковалёв, посоветовавшись с командирами, отпустил пленных на все четыре стороны. Но сначала с ними побеседовал. Он приказал построить пленных, произнес перед ними патриотическую зажигательную речь. Посрамил, упрекая в близорукости взглядов, которая могла их привести в стан предателей. Он также объявил, что они из плена освобождаются и могут идти куда хотят. Но они никуда не пошли, а все, как один, попросились, чтобы их зачислили бойцами в партизанский отряд. Им верили, верили в то, что полицейщина – это только неприятный эпизод в их жизни. И надо отдать им должное, что они честно и отважно воевали до конца. А сейчас Александр Григорьевич в быстрой, свойственной ему манере, вынул листок бумаги из планшетки, где был написан текст присяги, и передал его теперь уже бывшим полицейским со словами: “Тогда принимайте присягу”. Каждый должен был прочитать и расписаться в этом листке. Этого построили не только бывших полицейских, а и наших партизан, хотя они уже давно приняли эту присягу. К месту присяги начали сходиться и жители села. А бывший полицейский читал:
“Я, красный партизан, даю свою партизанскую клятву перед своими боевыми товарищами, красными партизанами, что буду смел, дисциплинирован, решительный и беспощадный к своим врагам.
Я клянусь, что никогда не выдам врагу своего отряда, своих командиров и своих товарищей. Всегда буду хранить партизанскую тайну, если бы это даже стоило моей жизни.
До конца своей жизни я буду верен Родине, партии, своему вождю и учителю товарищу Сталину.
Если же я нарушу эту священную партизанскую клятву, то пусть меня постигнет суровая кара и презрение товарищей!
В чем даю собственную подпись”.
Были и раненные полицейские, Им оказали медицинскую помощь и оставили в селе до выздоровления. Выздоровев и все, кому позволяло здоровье, пришли в партизанский отряд. Видимо, Александр Григорьевич указал им правильный жизненный путь.
13 февраля 1942 года в посёлке Берёзовом состоялся смотр отряда. На широкой улице выстроились батальоны со всем своим вооружением. Моя рота в этом смотре не участвовала, т.к. по приказу командира обеспечивала безопасность смотра, заняв охрану за околицей посёлка. Но лично я, будучи дежурным по гарнизону, на смотре присутствовал. Смотр начался с приёма партизанской присяги теми бойцами и командирами, которые пришли в отряд позже и ещё не принимали присяги. Затем прошёл сам строевой смотр.
Я насчитал в отряде 15 станковых и 20 ручных пулемётов. Это огневая сила отряда. (Ковпак С.А. начинал партизанскую борьбу с одним станковым пулемётом, взятого у осавиахимовского кружка да и тот был неисправный.) Далее: 32 автомата (советские и немецкие), одна 45 мм пушка, один полковой 120 мм миномёт и пять 82 мм батальонных миномётов, а также большое количество винтовок. А потом у нас появились бронемашины и танки. Но это уже было без Александра Григорьевича.
Александр Григорьевич, проводя смотр, радовался созданной им боевой единице в тылу врага. И кто мог подумать, что ему осталось жить всего шесть дней. А, впрочем, были люди, которые это знали, ибо они готовили это преступление.
Встретив меня, он не без гордости сказал: “Сбываются наши мечты, Ванюша, сбываются, видишь, какое войско собрали. Красной Армии можно и здесь помогать, и мы будем бить фашистов до полного их изгнания из нашей священной земли”.
Чувствуется, что для Александра Григорьевича это был настоящий праздник. Сам он был аккуратно одет, на нем был чёрный полушубок с серым каракулевым воротником. На голове кубанка из такого же серого каракуля с красной звездочкой впереди, справа на боку пистолет в кобуре, висевший на широком ремне с портупеей. Ремень перетягивал полушубок в талии. Слева красивая шашка. Брюки галифе в сапоги, а на сапогах шпоры. Настоящий донской казак. Передвигался он от подразделения к подразделению энергично, быстро. Его адъютант Орлов Николай Сергеевич едва поспевал за ним. Смотр закончился прохождением подразделениями торжественным маршем.
После смотра был концерт самодеятельности. От каждого батальона выступали певцы, танцоры, даже фокусники.
Баян заиграл “гопака” и Александр Григорьевич пошёл в пляс, да вприсядку. Некоторые пробовали, но никто не мог его переплясать.
Но плясками жизнь не обыграешь, она выдвигает свои довольно острые проблемы и главная из них, чем кормить собранных воедино бойцов и командиров. Эту проблему помогли решить жители, они подсказали, что нужно делать. Во-первых, конфисковали немецкие склады с мукой и крупой. Во-вторых, немецкий мясной налог уменьшили в десять раз и жители под расписку начали сдавать мясо партизанам. В- третьих, в Курской области было много ветряных мельниц, где за помол одного центнера (100 кг) зерна немцы брали 20 кг отмер. Таким образом, на мельницах скопилось много муки, которую мы тоже конфисковали. Часть этой муки выделили красноармейским семьям, которые очень бедствовали, оставшись без кормильца, а часть меняли на мясо и мёд. Мёд к чаю давали раненным и больным, как лекарство для укрепления здоровья. И, наконец, в-четвертых, в нашем распоряжении был лес. Дрова и деловую древесину мы меняли на продовольствие. Красноармейским семьям дрова давали бесплатно.
А потом, когда начали проводить боевые операции, многие проблемы сами по себе отпали. Начали снабжаться и продовольствием, и обмундированием, и вооружением за счёт противника.
(продолжение следует)
|
| |
| |
|
